Драма/ангст: "Хлопок, опиум, сталь", Холмс Гая Ричи, Моран, Мориарти, R, драма, кейс

[Команда Рапира]

Название: Хлопок, опиум, сталь
Автор: МКБ-10
Бета: .Вещь не в себе, Анонимный доброжелатель Red Sally
Версия «Шерлок Холмс: Игра теней» Гая Ричи
Размер: миди, ~13000 слов
Пейринг/Персонажи: Себастьян Моран, Джеймс Мориарти, оригинальные персонажи
Категория: джен, фоновый гет, что-то вроде преслэша
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: Преканон. 1881 год. Недавно подавший в отставку Себастьян Моран попадает в настоящий водоворот событий благодаря встрече со своим давним знакомым профессором Мориарти.
Дисклеймер: За каноны, оставленные в гардеробе, команда ответственности не несет.
Предупреждение: Сцены насилия и хирургических манипуляций.
Примечания: Колониальная Индия. Экономическая теория. Пластическая хирургия. И о том, и о другом, и о третьем автор имеет весьма поверхностное представления. Но автор очень старался.
1. Интересные фотографии старой Калькутты;
2. Пластика в XIX веке, наркоз;
3. Белые раджи Борнео, даяки;
4. Округа Кханджак в Индии никогда не существовало. Название выдумано;
5. Часть фактов из биографии Морана взята из романа Дональда Томаса «Смерть на коне бледном».
Тема задания: Перевод или фик. Драма/ангст
Ссылки для скачивания: docx, fb2, epub, pdf
Размещение: Только после деанона.

Сегодня он пришел поздно, девчонка успела изрядно устать и уснула едва ли не посреди их занятий, а он не стал ее расталкивать.
Она лежала на спине, чуть изогнувшись, будто даже во сне продолжала привычно и буднично соблазнять. Крошечная, пухленькая и смуглая, с девственной грудью, она тихонько посапывала и выглядела удивительно мирно. Будто здесь был ее отчий дом, впрочем, наверное, она попросту не знала другого дома.
За пестрой занавеской вновь завозилась еще одна припозднившаяся парочка, раздался пьяный мужской смех, но девчонку это не потревожило. Он медленно сел, вытянул ноги, ощутив босыми ступнями колкость циновки, и начал одеваться.
Денег было не жалко. Лата знала свое дело, с ней было хорошо, она не пугалась уродливого англичанина, как другие девушки, не пряталась за подруг. В первый раз, когда он заявился сюда, соблазнившись не столько дешевизной услуг, хотя в его положении это имело не последнее значение, сколько расположением на отшибе, относительной тишиной и покорностью девушек, не приученных выбирать, она первой подошла к нему — раскованная, как француженка, протянула маленькую ручку и дотронулась до щеки.
— Порох, — объяснил он, чтобы не вдаваться в подробности.
Она настойчиво продолжала тянуться к нему, и он наклонился, потому что разница в росте у них была, как у взрослого мужчины и десятилетнего ребенка.
Он сам удивился тому, что сделал это. Прикосновения к шраму прежде были для него невыносимы.
— Ты прошел через огонь, — сказала она на ломанном певучем бабу.
— Всего лишь порох, — поморщился он. — Иногда такое случается с ружьями.
Но рисунок шрама, очевидно, был для нее слишком ясен, и он впервые задумался, что следует поработать над историей его появления. Если безграмотная девчонка из бедиа способна определить, что лицо изувечило не пороховым взрывом, а пламенем, военные дознаватели и эскулапы вычислят это в мгновение ока. Нет, он не собирался вновь попадать к врачам и дознавателям, но привык играть по своим правилам. Это и так удавалось в последнее время слишком редко.
В тот далекий вечер в доме свиданий Лата сразу увела его к себе в каморку, то есть в каморку, которую делила с еще одной проституткой из своей касты. И разделась перед ним, как будто служила ему, как будто это было ее высшим предназначением — удовлетворить его нужду в женщине, в мягком податливом тепле. Он бывал с французскими, с голландскими, с португальскими шлюхами, он совсем опустился и спал даже с цыганками, но маленькая бенгалка оказалась первой, кто был с ним настолько щедр.
Застегивая потрепанный мундир со свежими ранами срезанных эполет, он еще раз посмотрел на дремлющую Лату.
Она никогда не смущалась, когда бодрствовала, но под его взглядом вдруг заворочалась во сне и по-детски прикрыла ладошкой грудь. Темный, выпуклый сосок с крупной ареолой цвета корицы все равно было видно меж пальцев.
Он решил, что нужно будет купить ей сладостей, бус или отрез яркой ткани, но отогнал эту мысль. Не хватало только бегать за подарками для продажных девок...
Закрепив на поясе кобуру, он пару раз плеснул себе в лицо из ее кувшинчика для умывания, сиротливо примостившегося за набитым конским волосом лежаком, вытер шею и оставил Лату одну — досыпать под бессмысленные звуки человеческого сношения.
Дом свиданий не был, по сути, даже домом: длинная лачуга со множеством комнатушек, кое-как отгороженных друг от друга циновками, ткаными занавесками, легкими дощатыми переборками, зато с почти настоящей гостиной и никому не нужной бильярдной.
Ему не хотелось проходить сквозь весь этот кишащий людьми хлев, поэтому он выбрался с черного хода — прямо в удушающую ночь, под чудовищно близкие звезды. Невидимое в бархатной тьме дерево за оградой тихо шелестело листвой.
Страдая от жары, скорее порожденной его воображением и недавними объятиями Латы, чем по-настоящему непереносимой, он расстегнул рубашку. У дальнего конца низкого здания мигнул и погас огонек: охранник-сикх раскуривал трубку. Все было успокаивающим, мирным, так что он не испытал желания взять двуколку, тем более, что хозяйка борделя запросила бы тройную цену.
И, лишь миновав несколько угольных складов и сонных притонов, заметил, что за ним по улице движется тень.
Он остановился — и тень замерла тоже. Это был, судя по всему, мужчина: в темноте слабо белел его полотняный тюрбан. А потом на мгновение блеснули белки глаз.
Вены на руке знакомо заныли.
Он медленно перенес кисть на пояс, положил пальцы на рукоять револьвера. У него был армейский «Ремингтон М1875», и, видит бог, он умел с ним обращаться, так что лучше тени было немножко пораскинуть мозгами и свернуть в сторону. Но ночной преследователь был, наверное, курильщиком опиума и уже плохо соображал, кто из намеченных жертв опасен, а кто нет. Или находился в крайней степени отчаяния. Или, может, это был неудачливый обожатель крохотной Латы, копящий деньги на то, чтобы выкупить ее из борделя, день за днем следящий через окошко за ней и ее клиентами и ненавидящий каждого белого дьявола, который вступал с ней в связь.
Если с этим он угадал, то дело принимало скверный оборот. Нет ничего опаснее обезумевших влюбленных.
Стоять к преследователю вполоборота, смотреть в глаза, словно бешеной собаке, и ждать, когда он набросится, было глупо и бессмысленно, поэтому он отвернулся и, насвистывая бодрый гренадерский марш, побрел вперед. Вены ныли все сильнее. А дыхание за плечом он ощутил так остро, словно его обдали потоком горячего воздуха.
Поймать руку с ножом оказалось совсем не сложно, хотя индус не заносил ее, как овчарь на бойне, а выбросил вперед на уровне пояса — стало быть, своим оружием пользоваться умел. Нагнуться, выворачиваясь из захвата. Схватиться за пистолет. Рывком вытащить из кобуры. Вдавить дуло в бок неудавшемуся убийце прямо через сукно мундира. Все это заняло не больше секунды. От неожиданности, ужаса и боли в выломанной руке индус выпустил нож, и тот упал на дорогу с глухим неопасным ударом.
Его следовало отбросить. Меткий удар шнурованного блюхерса поднял облачко пыли, нож улетел на обочину.
А дальше испуганный индус должен был начать плаксиво и хрипло просить отпустить его, он просто ошибся и не хотел ничего дурного... Господь свидетель, это было бы наилучшим выходом для них обоих.
Но ярость, растоптанная любовь и маковая отрава в крови слишком сильно затуманили ему рассудок. Так что он с силой раненого зверя вдруг рванулся вперед, пытаясь повалить на землю своего противника.
Единственным достойным ответом на это был бы выстрел в живот. Но пальцы вдруг свело судорогой, как бывало уже не раз.
Сперва всегда ныли вены, а потом рука начинала трястись, словно у запойного пьяницы, и он никак не мог совладать с револьвером. Чем сильнее была опасность, тем сильнее дрожала кисть: не было никакой возможности вжать в рамку неподатливый спусковой крючок, чтобы услышать спасительный выстрел.
Время невыносимо растянулось. Белки безумных глаз, тяжелое дыхание, бесполезные попытки высвободиться... Мелькнула ясная, как молния, мысль: «Если я сейчас окажусь на земле, мне конец. Этот молодчик задушит меня голыми руками. А если я вытащу нож из ботинка, он перехватит его и перережет мне горло. Я нечистое животное, нет греха, если моя кровь прольется в песок...»
Бесполезный револьвер все-таки пригодился ему. Перехватив его за дуло, он развернулся и изо всех сил ударил индуса в висок рукоятью. Удар был глухой и короткий. Но рука слишком сильно тряслась, так что он не стал смертельным: он только раздразнил проклятого меджнуна... да, кажется, так обезумевших от любви иронически называл отец, служивший когда-то посланником в Персии. Меджнун отступил и осел назад, но снова поднялся и, пошатываясь, бросился вперед, почти касаясь руками земли.
Выглядело это страшно, будто в кошмарном сне. Уперев руку с револьвером в живот, чтобы хоть как-то унять дрожь, он начал отступать назад. Почти не оглядывался, потому что ослабить внимание означало подписать себе приговор. Но все же заметил, что позади одного из складов горит огонек: масляная лампа, костер ночного сторожа, жаровня... Вид живого огня по-прежнему рождал в нем панику, но там могли быть люди и, если они не окажутся подельниками меджнуна, то почти наверняка его спугнут. Так что он медленно попятился в сторону огонька, надеясь только, что ему не попадется под ноги камень, он не споткнется и не упадет на лопатки, став легкой добычей.
Можно было позвать на помощь, но с горлом было то же, что и с рукой — непроизвольная судорога, мешавшая толком крикнуть или заговорить. Проклятые мускулы предавали его — в который уже раз. Как же он ненавидел себя за эту слабость...
И за глупость тоже. Перед складским помещением из грубых досок не было никого. Только ровно горел подвешенный на длинную наружную балку закопченный фонарь. Глухую тишину не нарушало ничего, лишь колотушка ночного сторожа ударила пару раз где-то невозможно, издевательски далеко.
Оставалось только драться. И, будь он здоров, это скорее раззадорило бы его, чем напугало. Но сейчас их с меджнуном шансы были примерно равны. Тот блестел глазами из темноты, подкатываясь все ближе, и вот-вот должен был броситься вперед...
Вжавшись лопатками в жалко скрипнувшую стену, он приготовился к драке, но тут вдруг совершенно безумная мысль пришла ему в голову, и рука сама собой потянулась к фонарю. Меджнун ведь вряд ли толком разглядел его лицо, даже если подсматривал за их играми с Латой. А на такое лицо стоило посмотреть. Огонь пугал до смерти, как будто мог причинить хоть какой-то вред сквозь твердое стекло. Но возможность расстаться с жизнью прямо тут, в грязном районе притонов, пугала сильнее.
Рывком притянув фонарь так близко, как было возможно, он осветил шрам. Губы задрожали от напряжения и сами собой разъехались в стороны в болезненной гримасе. Он был ничуть не лучше меджнуна сейчас — ополоумевший и отчаявшийся.
— Не приближайся, — рыкнул он, как приказывал бы озверевшему псу. — Пошел прочь. Ну!
Огонек фонаря отразился в левом глазу индуса. В первый момент тот замер, точно впал в заключительную стадию амока и вот-вот готов был упасть на землю и заснуть, а потом отшатнулся, задрожав.
Нет, он не отказался бы от убийства и сейчас, он все еще хотел крови, но дьявольская дергающаяся улыбка на лице белого привела его в смятение. Он стоял на месте и покачивался, не зная шатнуться вперед или броситься наутек.
В его сторону вытянули руку с револьвером. Смертоносная игрушка прыгала и плясала, но меджнун сейчас смотрел не на револьвер.
— Убирайся. За нападение на офицера тебя повесят!
Шажок назад.
— Ты не знаешь с кем связался. Я не просто какой-то забулдыга. Я полковник. Полковник Моран, слышал о таком?
В строгом смысле, он уже не был офицером, а полковником королевской армии не был никогда, но вот его имя индус, очевидно, слышал, и вряд ли слухи были лестными. Так что, не отрывая взгляд от кривляющегося белого дьявола, он начал отступать назад, будто кланяясь, но на самом деле пружиня ноги для отскока — и наконец растаял в темноте.
Вероятно, он остался поджидать где-то за углом, не рискуя схлестываться лицом к лицу и при свете. Или пошел разыскивать помощников. Или добывать оружие.
Но Себастьян Моран, отставной майор первого бангалорского полка, получивший чин полковника на службе мелкого траванкорского вельможи и слишком к нему привыкший, чтобы отказаться от липового «повышения», сейчас был не расположен гадать о судьбе своего несостоявшегося убийцы. Он вновь вложил револьвер в кобуру, поплотнее запахнул мундир, потому что ему вдруг стало не по погоде зябко, и быстрым шагом направился туда, где слышался отдаленный лай собак и стук колотушки.
Нужно было поскорее найти спокойное место, где можно уснуть, не боясь, что тебе перережут горло или сунут под одеяло змею. В Гарден-Рич таких становилось все меньше. Значит, следовало подумать о другом городе....
Раз уж все было потеряно, и даже индийские шакалы бросались на него, чуя легкую добычу. Раз вернуться в Англию не было теперь никакой возможности.


Чеки тут, разумеется, никто не принимал. В ходу было только серебро, даже на стерлинги колониальных банков смотрели недоверчиво, даже с большим подозрением, чем во время недавнего «Большого голода». Брали с обманчивым спокойствием, долго расправляли на грязных дхоти, касались смуглыми узловатыми пальцами. А потом возвращали с неискренним извинением, особо даже не объясняя в чем причина отказа.
Разъяснений и не требовалось. Любой здравомыслящий человек засомневался бы в благонадежности заросшего клочковатой бородой бывшего военного в изрядно поношенном платье.
Моран не спорил с торговцами. Он забирал свои банкноты — последнюю часть полученных в банке сбережений — и уходил в сторону сдержанно шумящего Калигхата, где сладко пахло водой и смертью. Садился в тени вытащенных на берег лодчонок с плетеными крышами или на ведущие к реке ступени и смотрел без особого интереса, как снуют мимо смуглые худые люди, их женщины, их лошади, их дети. Как погребальные процессии медленно входят в воду, как мимо плывут по течению цветочные гирлянды.
Участь его была незавидна. Было время, когда он рассчитывал поправить свои дела, прикупив снаряжение, лошадей, а после сколотить небольшой отряд из таких же, как он, отщепенцев, и наняться в телохранители к какому-нибудь князьку, а может заняться муштрой личной гвардии туземного правителя. Но выяснилось, что слухи в Калькутте, как и в любом другом крупном городе, распространяются со скоростью лесного пожара. Ему не доверяли, призывали его остерегаться. Никто не знал толком, что он сделал и в чем виновен, но все со значительным видом шептались о позорной отставке. Рты можно было бы заткнуть деньгами, но именно с этим сейчас было особенно плохо.
Последнее он потратил на дорогу в Бангалор, к месту расположения своего бывшего полка. В армии у него не было друзей, как не было их нигде, но некоторые молодые люди сходились с ним, потому что он предусмотрительно выплачивал их карточные долги. Правда, его слава заставляла их моментально расплачиваться, как только выдавалась удобная возможность.
Последний из должников, лейтенант Стэнли Уэлш, был так занят, сочиняя письмо своей юной невесте, что даже не услышал, как его денщик доложил о Моране. И тот, подождав немного, вошел без приглашения, несмотря на сопротивление тщедушного слуги.
Стэнли поднял голову от писчих принадлежностей — и непроизвольно вздрогнул. Но, к его чести, быстро овладел собой.
— Себастьян, старина...
Он был одним из тех, кто держал подсудимого во время судьбоносного заседания «тайного комитета», на котором у Морана потребовали подать в отставку. Стэнли не нравилось то, что происходило в офицерской столовой в памятную ночь, он вообще был человеком мирным и склонным к компромиссам. Но не смог бы пойти против мнения большинства, да Моран и не ждал этого от него.
— ...я справлялся о тебе, но...
— Пустое, Стэнли, — Моран резким взмахом руки прервал его излияния и сел напротив. — Я пришел говорить о деле, а не предаваться воспоминаниям. Ты ведь помнишь о тех деньгах.
— Да, разумеется, но я сейчас стеснен...
— Не стоит беспокойства.
Стэнли недоверчиво наклонился вперед, дергая и вертя на безымянном пальце тонкое кольцо, которое носил в знак помолвки. И Моран сказал, не без удовольствия наблюдая, как он сперва расслабляется, а потом настораживается и весь обращается в слух:
— Я забуду о твоей расписке. Сожгу ее. Но с одним условием: тебе нужно будет поддержать вот какой слушок...
И он попросил Стэнли распространить версию о том, что его шрам — следствие злосчастной случайности. Что во время заседания «комитета» (а о заседании все равно узнают, такие вещи не удается долго держать в секрете) Морану по недосмотру опалили лицо факелом. Сделать это мог кто угодно, тут уж нужна правдоподобная выдумка на усмотрение Стэнли: сами офицеры, обозленные туземцы, ревнивый муж какой-нибудь несуществующей оскорбленной леди. Моран был уверен, что суть его преступления точно будет скрываться в тайне до последнего, но любители сплетен все равно сочинят красочную историю. Нужно было лишь, чтобы факты сходились хотя бы частично, потому что лгать о взрыве пороха было глупо и недальновидно...
Побледневший Стэнли выслушал его внимательно, не перебивая. И спросил осторожно:
— Ты полагаешь, что это каким-либо образом спасет твою репутацию?
Моран усмехнулся. Этого не следовало делать перед таким чувствительным молодым человеком, как Стэнли, у того сразу же стало жалкое и напуганное лицо.
— С репутацией покончено, — сказал он с почти искренней беспечностью. — Но и для меня, и для полка будет лучше, если тайна той ночи останется тайной. Понимаешь меня, Стэнли? Это ведь позорно не только для того, кого выгнали пинком под зад.
— О... да.
Стэнли никогда бы не поверил, что Морана заботит честь полка, тот не раз доказывал обратное, его вообще не заботила ничья честь, даже собственная. Но угроза, которую он услышал в словах бывшего партнера по картам, показалась обоснованной. Что, если Моран правда захочет кого-то очернить таким образом? В армейской жизни ведь случаются вещи, которые не стоит разглашать за пределами лагеря.
Моран понял, что он согласится поддерживать блеф, когда Стэнли вдруг засуетился и начал прятать под бумаги незаконченное письмо мисс Талбот.
— По рукам, Стэнли? — спросил он весело. — Я остановился у Святого Марка. Приходи ко мне после наступления темноты, чтобы убедиться, что я уничтожил расписку. Сделаю это при тебе.
— По рукам.
Бумаги за подписью Стэнли Уэлша сгорели в латунном блюдце для фруктов в тот же вечер. А Себастьян Моран лишился надежды вернуть себе финансовую стабильность и с каждым днем опускался все ниже.
Он много пил, играл с каким-то отребьем и постоянно выигрывал, только это не позволяло ему начать пить в кредит. Его пытались заподозрить в мошенничестве, но никто не рисковал связываться, а на не подкрепленные доказательствами обвинения он отвечал, как привык: язвительными и злыми шутками. Одного безмозглого юношу он высмеял так, что тот больше не появлялся в притоне и, наверное, затаил злобу, только Морану было плевать. Дважды на него нападали в потемках, но никто не сумел вызвать такого страха, как безмолвный меджнун. Это были едва таскающиеся от опиума и постоянного голода бродяги и, даже когда их было несколько, Моран легко обращал их в бегство, вытащив револьвер или нож.
Сам он не пристрастился к опиуму только из-за омерзения, которое питал к виду курильщиков, лежащих мешками на длинных нарах или прямо на земле и бессмысленно таращащих глаза.
Влажный и жаркий климат Калькутты дурно влиял на него. У него была счастливая наследственность, и прежде он считал, что индийскому, афганскому, персидскому зною никогда не сладить с ним, но то было, покуда он чувствовал себя здоровым. Теперь же боль и мигрени стали его постоянными спутницами. Он ложился под утро, просыпался в поту. Лицо казалось стянутым коростой, а каждая жилка пульсировала и ныла. Он давил в себе желание вцепиться в искалеченную щеку ногтями и соскребать с кожи бугры и шрамы, оставленные огнем. Он поднимал исхудавшую, грязную, жилистую руку, предавшую своего хозяина, и смотрел на нее с ненавистью. Он готов был проклясть свой недуг и самого себя за свою слабость. Он ежедневно проклинал сделавших это с ним.
Иногда он чувствовал, как тяжелым комом к горлу подкатывает безумие. Европейцам не свойственен амок, но как же иной раз хотелось выйти на оживленную эспланаду Чоринги-лейн или прямиком на Стрэнд и всадить с десяток пуль в чинно прогуливающиеся семейства. Он представлял пятна крови на легких платьях дам, на белых рубашках их супругов, и ему становилось легче.
В заштатных подобиях клубов, которые он посещал, вяло обсуждали трасваальскую катастрофу и убийство русского императора. Он читал газеты, которые пестрели паническими заголовками, и улыбался в отросшую бороду. Борода, впрочем, не скрывала шрамов. Тощие нахальные слуги смотрели на него с подозрением и вот-вот должны были отказать ему в посещении даже таких нищих заведений.
В какой-то момент у Морана мелькнула соблазнительная мысль отправиться вглубь полуострова и попытать счастья там. Если добраться до Силигури, можно будет сесть на горный поезд Дарджилинг-Хилл, а дальше искать себе подходящую компанию для опасного путешествия в Сикким и Бутан.
Холодный горный воздух, полагал он, благотворно скажется на здоровье, он воспрянет духом, наймется охранником к какому-нибудь шотландскому миссионеру и будет продвигаться все выше в Гималаи со словом божьим и заряженными карабинами.
А если повезет, разживется деньгами и покровительством какого-нибудь местного наваба.
Он делал так уже не раз. Свою медаль и фальшивый чин полковника Себастьян Моран получил именно во время такой авантюры.
Перед отъездом он хотел было зайти к Лате. Он взял коляску, хотя это было пустым расточительством, и почти уже добрался до окраин Гарден-Рич, откуда следовало идти пешком, потому что в район доков и складов его не повез бы ни один здравомыслящий возница. Но вдруг разозлился, словно его ужалили, хрипло велел молодчику на козлах поворачивать назад и потом еще битый час кружил по самым оживленным улицам и площадям, наблюдая, как шпили церкви Сент-Эндрюс и слоеную громаду «Дома сочинителей» окутывает вечерня мгла.
Ему взбрела в голову блажь зайти в собор и посидеть там, в тишине и прохладе, вдыхая запах свечного воска и бездумно перелистывая молитвенник. Так он и поступил — и проспал до самого утра на скамье в углу, будто последний бродяга. Зато его почему-то почти не беспокоили боли.
Он очнулся с твердым решением уехать из Калькутты в тот же день. Особых сборов ему не требовалось: только самое необходимое.
Когда он сбежал с церковного крыльца, было раннее прозрачное утро: перекликались торговцы, газетчики раскладывали свой товар прямо на тротуарах, пели невидимые в кронах пальм птицы.
Экипажей и рикш не было совсем: те, кто мог позволить себе передвигаться по городу с ветерком, еще видели десятый сон в своих постелях. Поэтому Моран побрел прямо по мощеной камнем проезжей части: он всегда ненавидел толкаться среди сидящих на тротуаре торгашей и нищих, а в спасительной тени пока не нуждался.
Болезнь все-таки сказалась на нем, хотя сегодня почти выпустила из объятий... Он слишком поздно услышал за спиной стук копыт, и пара сытых лошадей, вывернувшая из переулка, чуть было не растоптала его.
Спасла Морана только отличная реакция и умение моментально срываться с места в момент опасности. Он отскочил прямо из-под лошадиных морд широким прыжком, но от слабости едва удержался на ногах.
— Будь ты проклят, безглазый ублюдок! — заорал он извозчику, упираясь в колени. Дыхание выравнивалось с трудом, а сердце колотилось, как бешеное.
Изящный прогулочный экипаж некоторое время еще двигался вперед по улице, а потом лошади замерли и встали. Через бортик, придерживая шляпу, перегнулся светловолосый, почти рыжий человек.
— Ради бога, простите, сэр, мой кучер вас не заметил. Он будет наказан, — крикнул он без особого раскаяния. А потом вдруг открыл дверцу, соскочил на мостовую и приставил обе ладони козырьком к лицу.
— Моран? — спросил он удивленно. — Вы ведь Себастьян Моран, сын сэра Огастеса Морана?
— Да, — хмуро отозвался тот, подумывая, как бы избежать ненужного разговора с каким-то знакомцем отца. — Но, к сожалению, я тороплюсь.
— Я отлично вас помню, — сказал человек, подходя ближе. Его брови блестели от пота — он еще не успел как следует привыкнуть ко влажной речной жаре Калькутты. — Я ведь когда-то, кажется, принимал у вас экзамен на офицерский чин. Вы показались мне способным молодым человеком.
«Способным молодым человеком! Ха! — подумал Моран. — Да ведь мы с тобой почти ровесники».
Он, разумеется, вспомнил, откуда ему была знакома немного невротичная улыбка единственного пассажира экипажа, его не слишком складная массивная фигура и ирландская рыжина.
В Калькутте он совершенно невероятным образом столкнулся с Джеймсом Мориарти, ученым-математиком, который некогда экзаменовал его в Лондоне и о котором ходили осторожные и крайне странные слухи.


Так бывает во время охоты. Казалось бы, совсем недавно ты бесцельно брел по тропе, проклиная духоту и насекомых, а впереди маячила только смуглая спина проводника, несущего на голове узел с пожитками и старую винтовку — на плече. Но вот проводник напрягается, сгибается вперед, и ты тоже чувствуешь, как азарт медленно зажигается в груди, будто угли в очаге. Вы наткнулись на след крупного хищника. Совсем недавно он точил когти у этого ствола. Зная, с какой скоростью он может двигаться по джунглям, вы понимаете, что будете преследовать его весь день, а может и несколько дней. Но он уже твой. И ты настигнешь его, ты выследишь, ты всадишь пулю между его горящих яростью глаз и повесишь его шкуру над камином.
Именно такой охотничий гон ощущал Моран, пока в компании Мориарти с обманчивой бесцельностью прогуливался по городу. Профессор — а за это время старинный знакомый успел получить степень и стать востребованным консультантом государственных мужей в вопросах экономической теории — не попытался сразу же купить Морана посулами и обедом в доме правительства. Хотя они, разумеется, пообедали там: Мориарти был лишен предрассудков и не без удовольствия эпатировал местное общество, появившись в изысканном, задрапированном бархатом и уставленном дорогой мебелью зале собрания в компании потрепанного отставного военного.
Но Мориарти не переходил к делу. Ни за обедом, ни позже. Он с интересом слушал рассказы Морана о Бенгали, делал пометки в блокноте и делился в ответ своими планами.
По его словам выходило, что генерал-губернатору понадобился специалист уровня Мориарти, способный оценить экономическое состояние юго-восточной части колонии накануне готовящейся переписи населения. Даже несмотря на то, что путь в Индию сильно укоротился благодаря открытию Суэцкого канала, путешествие для профессора выдалось нелегким. Он страдал от качки, от жары, и до Мадраса добрался едва живым. Страна сразу же нагнала на него тоску и меланхолию. Он самоотверженно выполнял высочайшее поручение, тоскуя по зиме. Знойное Рождество в Визаге запомнилось ему, как одно из самых ужасных в жизни. Но морской климат юго-восточного побережья оказался мягким и приятным по сравнению с Калькуттой, куда он прибыл позавчера. Как Моран ухитряется не обливаться потом в такую жару и мало-мальски соображать?
— Дело привычки, — усмехнулся тот, с наслаждением втягивая в себя ароматный дым очередной сигареты. Сигаретами тоже угощал его Мориарти, и это было даже лучше прекрасного ужина и прекрасной обстановки, от которой он успел отвыкнуть.
— Вы тоже со временем перестанете все это замечать.
— О, я не планирую настолько здесь задержаться...
Папиросная бумага мягко потрескивала, дым повисал между Мораном и его визави тяжелыми седыми клубами, не желая развеиваться из-за влажности. И Морану казалось, что в глазах Мориарти вспыхивает тот самый дикий огонек, который он не раз наблюдал у хищных зверей из джунглей.
Мориарти приехал сюда не только из-за поручения лорда Мейо. У него были свои цели, которые он пока не торопился раскрывать перед Мораном. Темные цели, маскирующие одна другую. Что-то незаконное и донельзя опасное, как охота на крупного зверя среди тяжело пахнущих тропических лесов. Моран боялся упустить тот момент, когда этот человек решит, что усыпил его бдительность, и начнет предлагать цену.
Он и думать забыл, что собирался исчезнуть из города сегодня же ночью. Слишком заинтересовал его Мориарти, слишком увлек. Это был охотничий инстинкт, он еще ни разу не подводил Морана.
После ужина и небольшой ознакомительной поездки они остановились на набережной у понтонного моста Ховра и вышли прогуляться. В сумерках белели гарнизонные палатки, слышался приятный разноголосый гомон и стук колес, тянулся к небу шпиль Сент-Эндрюс.
Мориарти, будто ночное животное, ожил с наступлением темноты, больше не стирал платком катящийся градом пот и шел бодро, весело, с неожиданной грацией хорошего спортсмена.
Они немного поговорили о боксе, о местных знаменитостях, о женщинах. А затем разговор как-то незаметно перешел на оружие и на то, как Моран им владеет. Мориарти был наслышан о нем как о лучшем армейском стрелке, а Моран не стал торопиться с опровержением.
Ему было интересно, как быстро профессор свернет на то, что его, несомненно, крайне интересовало.
— Мне очень жаль, что с вами произошло то ужасное событие, — сказал Мориарти, чуть понизив голос, хотя они шли в отдалении от прогуливающихся пар и болтающих о чепухе младших офицеров. — Я помню, как вы сходили с ума по армии.
Поднявшийся с реки ветер грозил сдуть и унести его шляпу, и профессор придерживал ее рукой. Он не был грузным, обманчивое впечатление производил его светлый полотняный костюм. Моран назвал бы его скорее хорошо развитым физически. Было странно, что при таких природных данных он выбрал кабинетную работу и точные науки.
— Просто я был очень молод, — усмехнулся он в ответ. — С возрастом начинаешь ко всему относиться философски. — И спросил, помолчав:
— Вы, выходит, слышали об «ужасном событии»? А я-то надеялся, все останется в тайне.
«Вот оно, — решил он про себя. — Он наконец подобрался к тому, ради чего затеял все это».
— Слышал, и то, что с вами сделали, отвратительно, — Мориарти вдруг стянул тонкую перчатку со своей крупной крестьянской руки и потянулся к щеке Морана так же, как это когда-то сделала Лата.
За все время разговора он ни разу не дал понять, что заметил уродство своего спутника, так что тот просто опешил, а опешив — позволил до себя дотронуться. Не так, как позволил Лате, у той в жестах и улыбке сквозила чувственность, и прикосновения были приятны, будоражили, будто в ее маленькой ладошке была заключена вся мощь богини Кали, покровительницы этого города. Сила любви и смерти.
Мориарти же потрогал его, как скаковую лошадь. Как вещь, о порче которой он весьма сожалел. Но которая, несмотря на изъян, продолжала ему нравиться.
Моран был сбит этим с толку и поэтому никак не прокомментировал жест, только неловко отступил на шаг.
— Несчастная случайность, — проворчал он, но Мориарти слышал, похоже, достаточно, чтобы в этом усомниться:
— Но ведь это трудно назвать случайностью.
— Дорогой профессор, — Моран крепко взял Мориарти за плечо. — Это была случайность. Я далек от христианского милосердия, но мне действительно некого винить.
— Будь по-вашему. Как по мне, систему военных судов давно пора реформировать. Пока мы имеем преступно бездействующую исполнительную власть и офицерский состав, занимающийся самоуправством. Отвратительным самоуправством. Вас ведь могли покалечить и серьезнее.
Моран почувствовал, как что-то в его душе, напряженное, будто струна, расслабилось и перестало тревожно звенеть. Мориарти, похоже, и впрямь купился на басню, распространенную Стэнли Уэлшем.
Или решил придержать правду, воспользоваться ей, как козырем.
Нет, все-таки Моран за последнее время стал слишком подозрительным. Это, как и крайняя беспечность, могло дорого ему стоить.
— Вы ведь никуда не спешите? Я не отнимаю ваше время? — спросил тем временем Мориарти. Он рассеянно дошел до парапета, посмотрел вниз, но скривился: набережная Хугли была неухоженной, грязной и болотистой. Индусы сбрасывали в реку все, в чем переставали нуждаться, от домашних отходов до пепла своих мертвых, и водные растения быстро жирели на этом корме, заболачивая берега.
Моран перегнулся через парапет рядом с профессором.
— Я вижу, вы в стесненных обстоятельствах, — Мориарти покачал кистями рук с переплетенными пальцами. — И могу помочь вам поправить свое положение. Это будет связано с одним из ваших несомненных талантов... Вы слышали о докторе Судирмане?
Спасительная темнота скрыла дернувшуюся, словно в ознобе, щеку Морана, а Мориарти был слишком увлечен тем, как осторожно, но доходчиво преподнести свое предложение, что ничего не заметил.
— Доктор Судирман, — сказал он, — персона прелюбопытнейшая. Этот человек одновременно крайне богат и крайне неудачлив, причем неудачи начали преследовать его еще с рождения. Ходят слухи, что он — сын зажиточной уроженки Калимантана и знаменитого сэра Джеймса Брука, первого белого раджи Саравака. Возможно, это действительно так, а может, отцом Судирмана являлся кто-то из приближенных Брука, поскольку официально раджа детей не имел. Так или иначе, в раннем детстве Судирману пришлось бежать из родных мест, спасаясь от охотников за головами. У него и его матери были в Лондоне могущественные друзья, так что семья временно обосновалась там. Судирман никогда не нуждался в деньгах. Кто бы ни был его отец, он позаботился о будущем ребенка, хотя так никогда его и не признал. Однако даже деньги были не в состоянии поставить Судирмана на равных с представителями кругов, в которых он вращался.
Смуглый, миниатюрный, как все уроженцы Малакки, он выделялся среди студентов Тринити-колледжа в Кембридже, и, когда оказывалось, что он не туземный принц, с ним начинали обращаться довольно пренебрежительно. У Судирмана не было даже фамилии: опекуны по каким-то личным причинам не усыновили его, а потом всячески открещивались от загадочного юноши. Причина была в том, может быть, что он наотрез отказывался перейти под крыло англиканской церкви, так и оставшись в глазах общества диким островитянином-язычником.
Не окончив Кембриджа, он поступил в Лондонский университет королевы Марии, где нашел себе занятие по душе — хирургию. Он читал труды немецких ученых, изучал работы Карпю, Джиллиса, практиковал при университетской больнице в Сидкапе, но не преуспел и тут. Будучи честолюбивым малым, он мечтал о научной карьере, обширной практике, всеобщем уважении. Виной было его ложное положение: отверженный, всеми презираемый и крайне состоятельный, он хотел большего, но не умел это получить.
В родной Саравак он, однако, не вернулся. Его влекла военная медицина, дававшая неограниченный простор для эксперимента. Раненые вояки ведь не так требовательны, как чопорные лондонские господа. Африка в то время еще не стала очагом постоянных конфликтов, и он уехал в Индию...
— Вы улавливаете мою мысль, Моран?
— Пока довольно смутно. Но я слышал о докторе Судирмане.
— Он что-то вроде местной легенды, верно? Блестящий хирург, два года бывший главным блюдом на светских приемах в Дарджилинге и при дворе махараджи в Куч-Бихаре, вдруг становится затворником, отказывается от приглашений на рауты и скачки, водит дружбу только с каким-то захудалым местным феодалом, строит виллу в горах и окончательно погружается в собственные исследования. А ведь он ненамного старше меня или вас. Самое время завоевывать себе устойчивое положение, особенно при его неограниченных средствах...
— Ни вы, ни я, кажется, этим не занимаемся.
— Тут вы правы, — надтреснуто рассмеялся Мориарти. — Но судьба доктора Судирмана все-таки не давала мне покоя еще в Лондоне.
— Вы навели справки...
— Я изучал его, как необычайно сложный предмет. Мне довелось увидеться с его матерью — властной женщиной, продолжающей считать нас белыми дьяволами, даже после всех прожитых в Лондоне лет. У нее глаза колдуньи, она не отказалась от своих дикарских нарядов, украшений и, могу поклясться, держит где-нибудь в потаенной комнатке черепа врагов своего сына, как это принято у даяков.
— Да вы поэт...
Мориарти только отмахнулся, белая перчатка мелькнула в темноте.
— Я пытался найти его слабые места, кроме болезненного честолюбия. Вначале просто потому, что это вообще любопытная материя. Мне помогла встреча с его партнерами по картам. Судирман азартный игрок. Суммы, которыми он располагает и которые ставит на кон — просто поражают. Поэтому в Лондоне он заслужил странную славу, с ним мало кто отваживался играть. Возможно, потому что коллекция черепов — отнюдь не моя выдумка, а может, по более прозаическим причинам: с человеком, ворочающим миллионами, опасно садиться за один стол.
— Я понял вас, Мориарти, — сказал Моран, полуобернувшись к своему собеседнику, изучая его тяжелый крупный лоб, хищные глаза и дергающуюся, трудноуловимую улыбку. — Вы нашли хорошего игрока, который под каким-нибудь невинным предлогом сможет свести знакомство с Судирманом, возродить его страсть к игре и хорошенько почистить бездонные карманы. Сами вы не хотите с ним встречаться, опасаясь слухов, да вы и не картежник... А отставной военный, который и без того собирался наняться на службу к любому, кто нуждается в его услугах, сможет через приятеля Судирмана втереться к доктору в доверие. Только вот скажите... Судирман настолько богат, что с помощью денег поставить его под ваш контроль удастся вряд ли... Зачем же вам этот мрачный тип?
— О, дорогой полковник! — рассмеялся Мориарти. — Здесь речь идет только и исключительно о большой сумме. Я крайне нуждаюсь в средствах для одного серьезного дела. Вы, насколько я знаю, тоже испытываете финансовые трудности. Почему бы нам не объединить усилия? После того, как вы выжмете из Судирмана столько, сколько сможете, я обеспечу вам отъезд, а потом вытащу из колонии и дам то, что вы заслуживаете. Моя протекция — то, чего вам так не хватает. А мне не хватает вас.
— Что-то вроде телохранителя?
— Берите выше. Партнера. У вас довольно много полезных талантов. А у меня есть связи. Мы можем неплохо сыграть на одном поле.
— Я получу половину от выигрыша?
— У вас деловая хватка, полковник.
— Что ж, — пробормотал Моран, развернувшись спиной к парапету. — Это может быть началом хорошей игры. По рукам.
— По рукам, — и Мориарти сжал кисть Морана своей огромной мягкой лапищей.


Комнаты, которые как представителю генерал-губернатора выделили Мориарти во флигеле для гостей, были обставлены довольно скупо. Зато полы кругом покрывали длинные ковры, порядком истертые, но отлично гасившие звук его шагов.
На резном бюро в кабинете, служившем одновременно и гостиной, стояла деревянная коробка со множеством секций; в свете луны, пробивающемся из-за неплотно задернутых портьер, в ней что-то металлически поблескивало. Моран, разувшийся еще под окном, чтобы не наделать шума, осторожно приблизился и наклонился, рассматривая ее содержимое. Все, что было связано с Мориарти, вызывало у него неотвязное голодное любопытство.
Коробка служила хранилищем для минералов. Моран вынул из ячейки один из образцов — тяжелый, крупный камень, повертел его в лунном свете. На грубых гранях заискрились металлические вкрапления. Камень, очевидно, был образцом какой-то горной породы. Моран даже поднес его к лицу и обнюхал. Да, несомненно, железная руда... Нетипично для математика.
Инстинкты говорили, что где-то в неразобранных вещах Мориарти должны обнаружиться химические приборы, с помощью которых он изучает образцы. Еще одно поручение высокопоставленной особы? Невинное увлечение? Или какой-то элемент таинственной игры, которую этот странный человек ведет на своей собственной стороне?
Моран вернул камень в ячейку, зачем-то сдвинул портьеру, окончательно погрузив гостиную в душную темноту, и двинулся в сторону спальни. Свет ему не требовался, даже мешал: он отлично видел в темноте.
Половицы не скрипели под его ногами, он двигался легко и бесшумно, но все равно побаивался, что его может ожидать удар в висок или нападение из тени. Мориарти не выглядел легкой добычей. Он мог проснуться и ждать ночного визитера отнюдь не с распростертыми объятиями. Но Морану нравилось рисковать. А еще он отлично понимал, что такие люди, как Мориарти, могут быть искренними, только когда их застаешь врасплох.
Ему повезло. Человек, зарывшийся в подушку на неудобной кровати времен ганноверской династии, спал беспокойно, но крепко. Морану были видны его широкая спина в тонкой белой сорочке, затылок со встрепанными волосами и мокрая от пота шея. Оставалось только посочувствовать Мориарти: климат действительно изматывал его.
Какое-то время Моран неподвижно стоял на пороге маленькой спальни, изучая обстановку, но не увидел ничего любопытного. Было интересно, держит ли профессор рядом с собой нож, пистолет, сообразит ли дотянуться до звонка и позвать слуг... впрочем, последнюю возможность стоило исключить. Моран нагнулся над спящим, нащупал шнур звонка и обрезал его своим кривым гхуркским ножом, который он предусмотрительно вытащил из ботинка еще вначале предприятия.
По клинку пробежал лунный луч. Спящий не проснулся.
Моран спрятал кинжал, медленно отошел к окну и забрался в неуютное кресло.
Устроиться в нем удалось с трудом. Он вытянул ноги, положил заряженный «Реммингтон» на колени, откинулся на спинку и зажег сигарету. Мориарти не курил, как он заметил, хотя на момент судьбоносной встречи на Стрэнде у него были с собой сигареты — очевидно, приготовил для Морана. Табачный аромат должен был испортить сладкий сон профессора и заставить его проснуться.
Так и вышло. Мориарти заворочался, завозился, а потом вскочил с таким проворством, какого Моран от него не ожидал.
Да, первым делом он дернул за шнурок... А вот оружие, похоже, держал где-то в секретере, рядом с которым сейчас сидел ночной гость, потому что попытался броситься туда. Ничего, после этого случая он определенно научится прятать револьвер под подушку.
— У вас совесть неспокойна, профессор, — сказал Моран из темноты, выпуская облачко дыма. — Вы мечетесь, как грабитель, пытающийся скрыть улики.
Мориарти замер на полпути к его креслу и едва слышно зарычал.
— Вы? Что вы здесь делаете? Разве мы не договорились обо всем вчера? Какие вам еще нужны указания?
Он старался справиться с собой, но его разбирал гнев. Кажется, он, как и Моран, не терпел чувства беспомощности перед другим человеческим существом.
— Не указания. Ответы. Или вы думаете, я поверил в историю с картами? Она довольно правдоподобна: кто не любит деньги. Но на ваше несчастье, дружище, я знаю о докторе Судирмане больше, чем вы полагаете... И больше, чем мне бы хотелось, — добавил он со смесью злости и отвращения.
— Вот как... — Мориарти, немного успокоившись, отступил на шаг, а потом и вовсе сел на постель, перекинув тонкое покрывало через колени. — Не думал, что вы встречались.
— Мы не встречались, — усмехнулся Моран, зажигая новую сигарету. — Тут я все еще могу быть вам полезен... Но я кое-что знаю о его занятиях. О том, почему он живет настолько уединенно. И... — он коснулся не ко времени занывшего шрама, — почему я настолько нужен вам, что вы подстроили то происшествие с экипажем и неожиданную встречу, лишь бы удержать меня в Калькутте. Отправься я в Силигури, в Дарджилинг, кто знает, не заинтересовался бы ли Судирман мной независимо от ваших планов. Доктор ведь очень любит такие сложные случаи...
Он наклонился вперед, чтобы встретиться взглядом с Мориарти. Часть лица его попала в пятно света, и он не без удовольствия представил, каким чудовищем выглядел сейчас: торчащая клочками борода, изуродованная щека, бугрящаяся шрамами, сожженное почти под корень ухо. Мориарти, однако, не дрогнул. В его глазах было нечто такое, что заставило вновь недобрым словом помянуть Судирмана: любопытство естествоиспытателя, которому попался необычный объект для исследования, не более. Все эти спятившие с ума ученые средних лет в чем-то были похожи...
— Вы, — сказал Моран веско, — решили купить не мой талант карточного шулера. И не мою винтовку. Вчера вы, профессор, купили мое лицо, вот только забыли поставить меня в известность о целях своей покупки. И я настаиваю, что для плодотворной совместной работы нам стоит получше узнать друг друга...
— Да уж, — пробормотал Мориарти. — Я, как оказалось, упустил что-то из ваших злоключений. Предлагаю вам убрать оружие и дать мне одеться. Ночь будет долгой. Мы сможем спокойно сесть и рассказать друг другу недостающие главы этой истории. Сделайте, пожалуйста, чай, мне не хотелось бы тревожить слуг.
Оставив его одного, Моран отправился выполнять требуемое, а затем они сели в гостиной в свете едва теплящейся газовой лампы с чашками чая, и Мориарти на правах хозяина начал рассказ первым.
— Судирман, — сказал он, — уродливое отражение современного общества, но отражение точное, дающее представление о том, чем живут сейчас люди его возраста: имеющие неплохие задатки, но из-за различных условностей не способные их реализовать. Кому-то недостает связей, кому-то — происхождения, кому-то — денег. Мы — честолюбивый средний класс, все волны и бури истории проходят над нами, а мы бы хотели влиять на происходящее, у нас хватило бы способностей управлять всем этим.
— Вы читаете периодику, Моран? Что вам сильнее всего бросается в глаза?
— Паника.
— Паника и смерть, все верно. Катастрофическое поражение при Маджуба-Хилл, бомба, унесшая жизнь русского самодержца, напряженность во Франции, бесконечные потери в Африке, в Афганистане, бунты в Ирландии. Коммунисты, анархисты, народовольцы... Не пройдет десяти-пятнадцати лет, как этот гнойник прорвется, и мы получим войну, какой еще не видели: бойню всех и со всеми.
— А вы, стало быть...
— Я вижу, что это неизбежно. И собираюсь подготовиться заранее. Войны — это выгодно. Большие войны — очень выгодно, но чтобы получить дивиденды через десять лет, нужно немало вложить сейчас. Европейская наука опережает время, но армия стояла и будет стоять на трех китах — хлопок, опиум, сталь. Или, если хотите: корпия, морфин, пушки. Владеющий этими ресурсами получит поистине неограниченное влияние на весь воюющий мир.
Мориарти кратко обрисовал схему, по которой он работал уже несколько лет, со времен некоего замалчиваемого им события, после которого ему пришлось покинуть университет. Быть у всех на слуху, точно династия Ротшильдов, в нынешние неспокойные времена — дурной тон. Он действует чужими руками, через подставных лиц, оставаясь скромным математиком и консультантом сильных мира сего. Его оружие — это расшатанная политическая ситуация во всей Империи и за ее пределами, это паника, во время которой так легко заключать абсолютно безумные сделки. Иногда панику можно даже создать искусственно. Именно благодаря искусственно накаленной обстановке у Оранжевой реки ему удалось почти за бесценок приобрести алмазное месторождение в районе Кимберли де Бирс. За пару-тройку лет продажа камней в Голландию и еще кое-какие сделки пополнили его подставные счета в швейцарских и немецких банках на весьма крупные суммы. Он продолжал рыскать по миру в поисках выгодных вложений — так что приглашение от лорда Мейо пришлось как нельзя кстати.
И вот тут-то Мориарти подобрался к самому важному.
Индия давно интересовала его. Крайне богатая сырьем, плохо управляемая страна, постоянно подверженная то голоду, то чуме, то мятежам... Под видом исполнения задачи генерал-губернатора Мориарти начал собирать сведения о туземных княжествах, о хлопковых и опийных плантациях, о том, на какие провинции сильнее всего повлиял Большой голод и где ему продадут и землю, и людей по выгодной цене.
Сильнее всего его привлек Кханджак — маленькая независимая область в Куч-Бихаре, бедная, голодная, славящаяся только глупостью своего болезненного феодала-правителя из клана Нараянов, того самого друга доктора Судирмана. А в последнее время присовокупившая к этому дурную известность провинции, в которой целыми семьями пропадают люди. Нет ничего удивительного, когда люди мрут во время голода. Но когда они просто исчезают... Тут явно что-то было нечисто.
Мориарти отправил в Кханджак одного из преданных ему друзей — и получил пугающие сведения о жутком докторе... А еще — образцы местной горной породы. Исследовав их по новой технологии, он едва не начал кусать себе локти от нетерпения. Железо Кханджака, добычу которого можно было поставить на поток, было идеальным для производства стали и чугуна. Его запасы поражали. Несколько сталелитейных заводов в этой области сделали бы Кханджак центром тяжелой промышленности Индии на долгие годы. Владеющий Кханджаком владел бы всем. Но перекупить землю ни официально, ни незаконно не представлялось возможным. Официальные сделки такого рода были запрещены королевой. А теневой мешала закрытость Кханджака.
Примерно в то же время он услышал об инциденте с Мораном и припомнил этого худого неулыбчивого юношу, всего в рыжих веснушках, — точно поцелованного войной. Что-то подтолкнуло его узнать о Моране побольше, наверное, слух о чудовищно изуродованном лице, который мог быть правдой, мог быть выдумкой, а мог — преувеличением, но все же... Так в его голове сложился план, при удачном исполнении которого он получил бы контроль над Басудевом Нараяном, тем самым больным правителем Кханджака, которого пользовал и которому был единственным другом доктор Судирман.
— С Басудевом все чрезвычайно просто. Он едва ходит, дышит с помощью специального приспособления, многочисленные болезни вот-вот доконают его. Единственный, кого он слушает во всем, это наш с вами образованный дикарь-даяк. Он настолько зависим от Судирмана, что практически подарил ему свою провинцию, тот распоряжается в Кханджаке, как у себя дома. Нет, — Мориарти сокрушенно покачал головой, точно для него вдруг стало ясно, каким непродуманным оказался его план, — я не стал бы так торопиться, я расставил бы сети для них обоих со всем возможным тщанием. Но доктор Судирман испортил мне все дело своими неумеренными аппетитами. Всего через несколько месяцев королевские чиновники, занятые переписью населения, прибудут в Кханджак: и что им расскажут? О пропавших детях, об опустевших деревнях? Это даст толчок к расследованию, провинцию наводнит военная полиция... И получить землю, оставаясь инкогнито, я уже не смогу. Поэтому мне нужно торопиться. А теперь, Моран, — он похлопал себя по колену, привлекая внимание, хотя собеседник и так слушал его напряженно и собранно, — закончите историю. Вы, насколько я понимаю, неведомым мне образом оказались замешаны в деле доктора Судирмана. И я хочу знать, насколько.
Моран наклонился над коленями и прикрыл глаза. Говорить было трудно и не хотелось, от воспоминаний снова заныли вены, горячо запульсировало под челюстью. Он старался не смотреть на мягко сияющий абажур лампы на столе между собой и Мориарти, потому что ему тут же вспоминался другой огонь: бесконечно горячий, неумолимый... Крики, запах паленого мяса и волос; боль, боль, боль.
— Моя часть истории гораздо короче вашей, профессор, — он потянулся ладонями к вискам, но уронил руки. И продолжил ровно, без эмоций: — Один раз оступившись, начинаешь чувствовать тягу к вещам, за которые повешение — мягчайшее из наказаний. Преступать закон становится чем-то вроде приятного развлечения, подбивать на это других — восхитительной игрой. Большой голод, о котором вы упоминали, развязал мне руки, а передышка в военных кампаниях нагоняла скуку. Так что я связался с опасными людьми и начал заниматься крайне увлекательными вещами, в сравнении с которыми охота на крупного зверя в джунглях, которой я развлекался раньше, показалась детской игрой в бирюльки. Если хотите знать, это было шулерство, контрабанда опиума, убийства. Выслеживать двуногих нравилось мне больше, чем выслеживать хищников, к слову, многие из них были хуже тигров. Мне хорошо платили, а однажды я познакомился с перекупщиком живого товара. Знаете, работорговля, если дело касается туземцев, — не самое большое преступление, в армии это не поощряется, но и не преследуется. Голод только развязал работорговцам руки. В некоторых отдаленных селениях детей — а моего нанимателя интересовали большей частью дети — продавали лично деревенские старосты: за мешок муки или хорошего буйвола можно было получить несколько сильных подростков. Я и несколько моих хорошо вооруженных товарищей действовали через пару перекупщиков, однако я всегда был любопытен и выяснил, кто в основном делает такие приобретения. Это был Судирман. Поначалу он скупал детей по разным княжествам и провинциям, так что я поработал на него и в Бангалоре, и в Ахоме... Мне захотелось выяснить, зачем ему столько людей. Он жил уединенно, не держал плантаций и шахт, к тому же купленные им дети, а потом и взрослые исчезали бесследно. Мне не нужно ведь рассказывать вам, что я узнал?
— Нет, отчего же? Продолжайте.
Моран поморщился.
— Хорошо. Судирман был хирург, специализирующийся на трансплантации и реплантации тканей, в частности — кожных покровов. Первые пересадки, выполненные по «индийскому методу», принесли ему известность среди военных медиков. Он восстанавливал лица пострадавшим от взрывов солдатам, лечил незаживающие раны. Но ему, похоже, не удавалось как следует поэкспериментировать на белых, те слишком щепетильны, гибель пациента на операционном столе может повлечь за собой судебное разбирательство. А уж пересаживать одному человеку кожу другого — и вовсе дело невозможное, где найти столько добровольцев? Так что он заперся на своей вилле и предался чистой науке, оперируя по десятку индийских и тайских рабов за день. Я не видел его работ, но слышал, что он довел свое ремесло до высот истинного искусства: создавал то ли демонов своей страны, то ли многоруких богов. А может, это все враки суеверных работорговцев...
— Нет, не думаю. Во всяком случае, именно такие слухи до меня доходили.
Усмешка Морана стала хищной:
— Не то чтобы меня это беспокоило. Я не слишком жалостлив, и чести у меня, как вы могли заметить, нет. Но мне не следовало считать себя безнаказанным. Об отношениях Судирмана и Басудева Нараяна я тогда не знал, доктор никогда их не афишировал. Кханджак подконтролен ему сейчас. А восемь месяцев назад он еще не настолько распоясался и скупал там детей по своей обычной схеме. Только в очень больших количествах. Я уводил из деревень их сперва по двое, по трое, а потом и целыми караванами. Да, в области был голод, как и везде. Но эти люди все же любят своих отпрысков. Знаете, как меня там называли?
— Откуда...
— «Тигром-людоедом». Тигры, знаете ли, поступают так же: уносят детей и пожирают их в своих логовах. В один прекрасный момент несколько деревень взбунтовались. Моих помощников-индусов перевешали, а вот со мной решили поступить иначе. Они, знаете ли, боятся лишить жизни королевского офицера, не хотят, чтобы наводить порядок прибыла кавалерия. Но им очень хотелось, чтобы тигр-людоед оставил в покое их селения, — Моран поднял лицо и уперся в Мориарти неподвижными, остекленевшими глазами. — Есть такое поверье: тигру, чтобы он въяве или в качестве духа перестал приходить в деревню, надо подпалить усы.
— Это они с вами и проделали? — спросил Мориарти ровно.
— Именно это. Сперва повалили на землю, вырвали оружие, а потом, пока самые сильные мужчины держали меня...
— Не продолжайте.
— Рассказать осталось совсем немного. Я бежал. Но обожженное, покрытое коростой лицо не спрячешь. В части узнали о моих проделках. Поднимать шумиху никому не хотелось, однако я со своей работорговлей и прочими делишками бросал тень на весь первый бангалорский саперный полк. Офицеры устроили тайный трибунал — милая армейская традиция! — единогласно осудили меня, отобрали саблю, срезали эполеты и потребовали подать в отставку. Я страдал от боли, был подавлен и поэтому подчинился беспрекословно. Однако мне удалось сохранить истинную причину ухода из армии в тайне — как я вижу, даже от вас.
— А теперь, — сказал Мориарти и поднялся, чтобы принести непочатую бутылку бренди — сам он не пил, когда мы поделились друг с другом своими секретами, скажите, Моран, готовы ли вы вернуть себе лицо, которое потеряли из-за неумеренности доктора Судирмана?
— Руками доктора Судирмана же?
— Именно. Насколько я его понимаю, а мне кажется, я понимаю его достаточно, он надеется с триумфом вернуться в официальную медицину. Для этого ему нужен европеоидный экспериментальный материал. Вы идеально подходите для такого маневра. Многие видели, насколько вы были изуродованы, а когда вы вернетесь обновленным...
— Мориарти, вы ничего не делаете просто так. Судирман ведь не станет пересаживать мне мою же кожу.
— Нет. Реплантанты со спины или c бедра не дадут нужного эффекта. Вы же видели солдат, которым сделали подобную пересадку? Это чуть менее уродливо, чем обычный рубец. Судирману понадобится лицо другого молодого белого мужчины. В идеале нужен ребенок, но на такое не решится даже он.
— Добровольца он, разумеется, не найдет.
— Вы отлично меня понимаете. Он тоже будет спешить, потому что грядущая перепись беспокоит и его, нужно вернуть себе статус гениального-врача как можно скорее, и тогда он, вероятно, не попадет по суд. А я буду рядом, чтобы стать свидетелем страшного убийства молодого человека с последующим снятием кожи... Если этот человек будет еще жив, преступление повергнет в шок каждого. Судирман отдаст мне все, чтобы это не получило огласку.
— Идея с картами была несколько менее безумной.
— С безумцами, — наставительно сказал Мориарти, — работают только безумные методы. Так вы согласны лечь под скальпель этого ублюдка?
— Шанс вернуть лицо и вернуться в Англию против шанса сдохнуть на столе под хлороформом, как раскромсанная лягушка? — спросил Моран насмешливо.
Мориарти смотрел на него, выжидая, не улыбался, не торопил, и лицо его в рассветном сумраке казалось мягче и моложе.
— Напомнить вам о партнерстве и половине дохода?
— Нуждаться вы точно не будете, — заверил его Мориарти, и, насколько понимал Моран, он действительно намерен был приложить к этому все усилия.

@темы: R - NC-17, БИ-5, команда "Рапира", Перевод или фик. Драма/ангст

Comments

[Команда Рапира]

Ему хотелось, чтобы все это оказалось бредом. О, очень хотелось. Все эти болезненные процедуры, смена бинтов, которая сопровождалась острой рвущей болью, хотя его увещевали: «Больно не будет». Изнурительная боль между перевязками, не утихающая даже после целительного макового отвара. Жидкая пища, которую ему давали через трубочку, а потом с мерной ложки. Невозможность толком открыть глаза...
Все это было отвратительно, но он мог бы потерпеть, если бы воспоминания о той отдаленной и жуткой ночи не начали потихоньку возвращаться к нему.
Моран хотел бы убедить себя, что увиденное лишь примерещилось ему, но, ослепнув после операции на один глаз, он все-таки сумел кое-что разглядеть. И, честно говоря, жалел, что не ослеп тогда на оба.
Все было сыграно, как по нотам. Он отправился на горную виллу Судирмана с каким-то сфабрикованным Мориарти срочным поручением, его документы были в порядке и внушали доверие, равно как и то, что он якобы все еще находился на королевской службе. Доктор долго не хотел говорить с ним лично, но Моран умел быть настойчивым.
Наконец маленький даяк вышел на веранду, где, морщась от утреннего солнца, его незваный посетитель пил лимонад.
Судирман был точно таким, каким описывал его Мориарти. Невысокий, хрупкий, как кукла-жених в витрине свадебного магазина, с длинными красивыми руками, он казался подростком. Солнечные блики плясали на стеклышках его очков. А темные глаза за этими стеклами казались совершенно бездонными. «У нее глаза колдуньи», — вспомнил Моран реплику Мориарти, брошенную в адрес матери Судирмана. Что ж, доктор, очевидно, унаследовал эту ее черту. Однако, в отличие от матери, одевался он совершенно как англичанин. И говорил без акцента, с отличным произношением центрального Лондона.
Пока Моран посвящал его в детали фальшивого поручения, глаза Судирмана не отрывались от его лица. Он не ответил ни согласием, ни отказом на предложение несуществующего нанимателя Морана, но пригласил гостя позавтракать с ним. Потом показал свой сад, конюшни, был мил и чрезвычайно любезен. Моран осторожно осматривал многочисленные пристройки и флигели поместья, гадая, где же Судирман прячет трупы своих подопытных и что он делает с ними потом. Обширный и очень ухоженный сад обрывался глубоким ущельем. Внизу текла река. Что ж, вероятно, расчлененные на куски тела сбрасывали туда. «Все дикари, — думал Моран, — отдают своих мертвых воде, если подумать, это не так уж глупо. Вода смывает жизнь, дает покой и скрывает все следы».
Уехать под вечер не получилось — захромала кобыла Морана, а у хозяина не нашлось подходящей лошади на замену. Он остался на ужин — и, разумеется, после долгой прелюдии получил предложение вернуть себе прежнюю внешность.
Глядя на сидящего напротив с бокалом алого вина Судирмана, призрачного и легкого, Моран ощутил приступ животного страха. Доктор был не из тех, кто просто делал свою работу, как те усталые военные врачи, которых Моран видел во время афганских и индийских кампаний. Он любил кровь, любил смерть, он наслаждался убийством, как его дикие предки, развешивавшие черепа под балками своих длинных жилищ.
Отказаться и ускакать из проклятого поместья тем же утром было невероятно соблазнительно. Но что-то удержало Морана от этого шага. Возможно, воспоминание о тяжелом взгляде профессора Мориарти, сидящего за зеленым абажуром с чашечкой чая. Или прозаическая жажда наживы и возможного выздоровления.
Так или иначе, он согласился. Глаза Судирмана заполыхали. Не прекращая говорить, расписывать плюсы своего метода, он приблизился к Морану и пожал его руку. Ощущать в своей ладони его тонкие сухие пальцы было омерзительно.
Эти же пальцы через пару дней подготовили пациента к хлороформированию, протерли лицо бензином и наложили влажную, дурно пахнущую маску. Моран знал, что, если он начнет просыпаться посреди операции, маску сменит трубка, и почти не боялся. Неприятные ощущения доставили только кожаные зажимы на руках и ногах, надежно зафиксировавшие его на столе. Засыпая, он чувствовал, как противно и словно бы в отдалении ноют вены, как судорожно сжимаются пальцы на правой руке. Перед глазами мелькали блики. Наверное, это были всего лишь солнечные зайчики, отбрасываемые на потолок хирургическими инструментами, но в полубреду Морану казалось, что он видит живое пламя. А потом над его лицом вспыхнули и погасли зеленые тигриные глаза — и он потерял сознание.
Операция длилась больше десяти часов. Когда он засыпал под действием хлороформа, было около девяти утра, а проснулся он уже в темноте. Молчаливые смуглые слуги доктора, похожие на адские тени, выносили лампы и выключали фонари, за окнами бесшумно трепал кроны пальм горный ветер, а на соседнем операционном столе умирал человек.
Моран знал, как дышат умирающие. Как они конвульсивно втягивают воздух, борясь за жизнь, как хрипят и дрожат мелко-мелко, если им невыносимо больно. Впрочем, возможно у этого порога уже не чувствуешь боли, и вся дрожь и бульканье — только физиологические реакции.
Он чуть повернул голову, хотя это и было отчаянно сложно, тело не слушалось, а комната перед глазами покачивалась и плыла. Ему хотелось рассмотреть лицо умирающего, но у человека не было лица, только темно-алая блестящая рана с пятнами фиолетового и белого. Моран был мужчиной крепким, безжалостным, он не раз сталкивался с ранениями и смертью, но почему-то от вида этого куска плоти его затошнило. Однако из горла все еще не извлекли стеклянную трубку, а губы и язык не слушались его, так что рвотный позыв быстро угас.
...И чуть было не накатил на него снова, когда Моран бросил взгляд на выбившуюся из-под брезентовой накидки руку донора его новой кожи.
Рука была крепкой, сухой и сильной, а на безымянном пальце блестело тоненькое скромное кольцо, знак помолвки с красавицей мисс Талбот.
Старина Стэнли Уэлш был романтиком. Разве кто-то еще был способен окружать себя сентиментальными напоминаниями о возлюбленной в таких количествах?
Забившемуся было Морану дали еще немного хлороформа. Но прежде, чем уснуть, он услышал грохот наружной двери, топот, ругань и спокойный голос профессора Мориарти, который увещевал кого-то не делать глупостей. А потом, кажется, одинокий глухой выстрел. Хотя и это могло быть только плодом его химического бреда.
Он засыпал и просыпался бесконечное число раз — уже не в операционной, а в какой-то комнатке с вышивками на стенах. За ним ухаживали темнокожие женщины, однажды явился сам Судирман — и долго смотрел в незакрытый повязкой глаз Морана, точно что-то хотел спросить у своего пациента.
Моран тогда едва не спросил его: «Какого черта, доктор, кто и зачем тогда стрелял, если это не вы покончили с собой?» Но он все еще не мог говорить.
Считать дни не выходило, однако по его предположениям, прошло около полутора недель, прежде чем он смог сесть на койке и попросить нормальной еды. Служанка принесла хорошо проваренное, несоленое, но хотя бы уже не растертое в кашицу мясо. А затем в комнату вошел Мориарти — удивительно свежий и сияющий. «Горный воздух, — равнодушно подумал Моран. — Горный воздух и прохлада. Ему одновременно стало тут получше».
— Доброе утро, мой драгоценный друг, — сказал Мориарти, присаживаясь на стул рядом с койкой Морана. — Насколько я понимаю, вы — настоящий шедевр доктора Судирмана. Операция прошла успешно, выздоровление идет с опережением. Поешьте — и мы сможем снять повязки. Помочь вам с едой?

[Команда Рапира]

— Не стоит, — невнятно сказал Моран. Он все еще не мог привыкнуть, что эти губы — его губы, что он может двигать ими, говорить, и тело не отзовется болью. Он попытался забросить в рот кусочек мяса, но промахнулся.
Мориарти вздохнул, пересел на кровать и взял ложку. Это ничем не напоминало заботу медицинской сестры о капризном пациенте. Мориарти действовал ложкой размеренно, деловито, и Морану не оставалось ничего, кроме как глотать безвкусные кусочки пищи. Иногда он просил попить, и Мориарти подавал ему стакан с водой, подносил к самым губам и помогал удерживать, чтобы Моран не облился.
Затем пришло время повязок. Мориарти, наверное, учился где-то уходу за ранеными или просто имел такой опыт, потому что все его движения были выверены и точны. Снимая бинты, он, в отличие от прислуги Судирмана, ни разу не сделал Морану больно.
В какой-то момент Моран почувствовал, что если не спросит сейчас, не сможет сделать это уже никогда. Поэтому начал хрипло и зло:
— Тот человек, профессор... Тот человек, с которого... которому...
— Лейтенант Уэлш, — покладисто отозвался Мориарти. — Никаких проблем, он будет сочтен разбившимся при падении со скалы. Может, заподозрят убийство с целью ограбления, но концов не найдут.
— Нет, он...
— Он мертв. Я застрелил его, — Мориарти поглядел на Морана в спадающих, ослабленных, но еще не снятых до конца повязках чуть искоса и почти печально. — Мне доводилось видеть всякое, но нельзя же, чтобы христианин так мучился перед смертью. Думаю, он сам просил бы об этом, если бы мог.
— Какого черта? — взорвался Моран. — Вы, католическая свинья! Какого черта это Уэлш?! Почему для... этого выбрали Уэлша?
— Ах, вот вы о чем. Ну во-первых, он был молод, подходил вам по каким-то медицинским параметрам, о которых лучше справиться у доктора Судирмана. Беден, незначителен, не имел родных, о нем не стали бы справляться очень и очень долго. А еще, дорогой полковник, совестливого Стэнли Уэлша в последнее время мучила какая-то тайна, и он все время порывался о ней рассказать. Как видите, я убил сразу двух зайцев: нашел вам отличного донора и не позволил всплыть неприятной истории с пропавшими детьми. Ну же, позвольте мне снять эти ужасные тряпки.
— Так вы выбрали его еще до встречи со мной... — глухо сказал Моран, не спрашивая скорее, а утверждая.
— Подстроить его приезд в Калькутту было несложно, он сам рвался поговорить с вами. А уж дальше в дело вступили какие-то головорезы, которым я хорошо заплатил, — Мориарти закончил избавлять Морана от бинтов и поднялся, чтобы принести зеркало. — Неужели вы сами бы не избавились от него, сбросив в какую-нибудь канаву? Или я ошибся в вас, полковник?
Ничего не ответив, Моран недоверчиво притянул к себе зеркало.
Человек в отражении напоминал одновременно боксера после провального поединка и чахоточного больного. Черты остались прежними, но щеки провалились, а губы все были в налете и коросте. Кожа на левой половине лица натянулась, казалась припухлой и отечной, по ребру скулы тянулся и уходил в отросшую щетину длинный алый шрам, удивительно тонкий и аккуратный. Кругом были налитые кровью синяки, но зато деформированное огнем веко тщательно восстановили, и Моран смог без труда закрыть и открыть оба глаза. А еще доктор Судирман вернул ему ухо, невероятным образом приживив не только кожу, но и хрящевую ткань.
Вскоре, понял Моран, у него отрастут сбритые в день операции волосы, и он сможет прикрыть оставшиеся недостатки, превратившись из урода в обычного мужчину, которого не портят несколько небольших рубцов.
— Вам нравится? — спросил Мориарти с таким самодовольством, будто сам делал эту злосчастную трансплантацию.
Моран кивнул.
— Тогда, если вы докажете мне, что можете ходить, я не откажусь от вашей помощи. Судирман стал кротким, как ягненок, охотно подписал все бумаги и съездил в Кханджак, но с его приятелем Басудевом Нараяном все оказалось сложнее, чем я думал. Тот готов заключить сделку только со мной лично, никаких подставных лиц.
— Вы подозреваете ловушку?
— Я бы устроил нечто подобное. Но если имеется хоть небольшой шанс, что он разрешит добычу руды в своих владениях и даст мне построить здесь заводы, я готов рискнуть. Кханджак — золотая жила нового времени. Настоящее сокровище. Так вот, Моран, поедете вы со мной?
— Что-то вроде телохранителя, помните?
— Партнера, — с улыбкой поправил его Мориарти. — Делового партнера.
Он выглядел удивительно спокойно для человека, ставшего свидетелем нескольких преступлений, совершившего убийство из жалости или соображений конспирации и готовящегося отправиться в пасть к тигру. Моран решил, что это наверняка какая-то душевная болезнь, названия которой он не знал.
Не слишком приятно, но и будоражаще тоже было находить ее признаки и у себя.


Доктор Судирман не был похож на человека, подстроившего ловушку. Он выглядел измотанным, уставшим, сильно осунулся и, казалось, мог истаять от легкого дуновения ветерка. Моран с содроганием читал на его кукольном лице печать близкой смерти. Это было таким отчетливым и несомненным, что навевало суеверный ужас.
Однако в седле своего вороного жеребца он держался лучше Морана, ослабевшего после операции, и намного лучше Мориарти — тот был отвратительным наездником и большую часть пути прошагал пешком рядом с проводниками.
Процессия прибыла в Кханджак во второй половине дня именно из-за этих проволочек. Моран бы предпочел попасть в резиденцию наиба Нараяна по объездной северной дороге, кружащей и вьющейся меж безлюдных скал, но Судирман выбрал более краткий путь — глинистый восточный тракт, плавно ведущий путников от деревни к деревне.
Пару раз прямо под копыта лошадей бросались ребятишки, выпрашивающие не монетки, как это бывало в более богатых поселках, а хлеб. А однажды путь преградили лениво разлегшиеся на пыльной дороге коровы. Охранники Судирмана разогнали их пинками и ударами хлыстов.

[Команда Рапира]

Морану не нравилось, как смотрят на них выбредающие к обочине тракта хмурые истощенные люди. Не нравились взгляды женщин, прижимающих к груди хнычущих младенцев. Сдвинутые брови мужчин. Он поделился своими соображениями с Мориарти, и тот согласился, что нужно быть начеку.
Однако самым неприятным открытием стала знакомая ноющая боль в венах правой руки. Морану отчего-то казалось, что после всего произошедшего с ним боль и то, чему она предшествовала, должно было пройти безвозвратно. На пробу он положил ладонь на рукоятку револьвера, и тот знакомо, удобно лег в руку, успокаивая тяжестью, но боль лишь откатилась подальше, не уйдя насовсем.
«Что будет, если мне придется стрелять? — спрашивал себя Моран. — Не откажет ли мне тело, как в тот раз с меджнуном?»
Он не знал ответа на этот вопрос. И надеялся, что узнать не придется.
Басудев Нараян уже ждал их на обзорной площадке своего дома, больше похожего на дворец махараджей. Это был невероятно тучный болезненный человек, почти не способный встать на свои одутловатые слоновьи ноги и передвигающийся с помощью слуг. У него всегда был при себе прибор, подающий кислород, и иногда прямо во время разговора он жадно к нему присасывался. Болезни так измучили Басудева, что он почти не реагировал ни на что вокруг себя и оживлялся лишь в присутствии Судирмана. Едва поприветствовав гостей, он тонким плаксивым голосом стал уговаривать доктора сыграть с ним партию в шахматы. Они, как оказалось, не доиграли предыдущую, так что уселись за принесенную слугами доску тут же, на самой верхней площадке особняка. Судирман постоянно отвлекался от шахмат, протирал очки и заметно нервничал. Можно было подумать, что ему страшно, если бы Моран мог предположить, что такие люди, как он, способны испытывать страх. Или раскаяние. Или что-либо из тех простых и обыденных чувств, недостатком которых, кажется, страдали тут они все.
О делах никто не заговаривал, и до ужина Морану пришлось провести несколько невыносимо скучных часов за созерцанием окрестностей. Он чувствовал себя так, словно вновь стал ребенком и чем-то насолил строгой нянюшке, а та велела ему идти в спальню и думать о своем поведении. Во всяком случае, кажется, лишь в те незабвенные времена ему приходилось развлекать себя, изучая трещины в кладке стен и маршруты передвижения пауков.
Когда он подошел к глинобитному, с мозаичной отделкой, ограждению крыши и взглянул вниз, с земли на него уставился конюх Нараяна, проминающий лошадей на симпатичной лужайке. Седой и крепкий мужчина в тюрбане смотрел немигающе, неприветливо, и в глазах его было узнавание, сменившееся вдруг обещанием расправы, как у решившегося на прыжок хищника. Моран отчего-то не отступил назад, а продолжал буравить взглядом точку на лбу индуса, пока тот не опомнился и не опустил глаза.
Рядом встал незаметно подошедший Мориарти.
— Они обозлены, — сказал он вполголоса. — Точнее будет сказать даже «отчаянно злы».
— Еще бы. Возможно, у этого парня я увел сына, а может быть, и не одного. Зря вы потащили меня с собой.
— Без вас я, вполне возможно, не решился бы сюда поехать. К тому же, вы должны подписать кое-какие бумаги вместе со мной.
— Снова пытаетесь меня купить? Или загладить вину за Стэнли Уэлша?
— Бросьте. С Уэлшем вы не были даже друзьями, партнер по картам — та же разменная монета, и вы всегда это понимали. А купить вас — задача не из легких, вы же способны заявиться к спящему посреди ночи и начать требовать ответы. Так что я просто пытаюсь сделать вас значимой фигурой на своей доске, — Мориарти обернулся, чтобы проверить, как идут дела у Басудева и Судирмана, те казались увлеченными игрой. — Иметь дело с равными чрезвычайно приятно. Ну и, — он усмехнулся, глядя в спину удаляющемуся конюху, — я хочу, чтобы в случае непредвиденной ситуации хоть кто-то из нас получил выгоду от этого предприятия.
— А если убьют нас обоих?
— Не глупите, Моран. Никого из нас сегодня не убьют. Я всего лишь забочусь о страховке, как это делают банкиры.
Мориарти сказал это с таким непоколебимым спокойствием, что в голову Морана снова закралась мысль, не сумасшедший ли он. К счастью, доктор и наиб к этому времени закончили свою партию. Все вчетвером они перешли в просторный кабинет Басудева, обставленный с дичайшей роскошью, пропахший отвратительной смесью лекарств и благовоний, и начали обсуждать подробности сделки. Однако больной вельможа быстро утомился и попросил оставить его в покое. Моран с облегчением покинул кабинет первым, но успел заметить, что Мориарти наклонился к Судирману и что-то ему нашептывает.
Моран возносил мольбы господу, который, разумеется, давно уже не слышал его молитв, чтобы у Мориарти как можно быстрее вышло уговорить наиба поставить пухлой плохо двигающейся рукой свою треклятую подпись. Он нутром чуял, что Кханджак нужно покинуть сегодня же вечером. Потому что утром уже может быть поздно. Но появившийся в столовой едва ли не под руку с Судирманом Мориарти не выглядел обрадованным. Значит, сделка снова сорвалась, и после ужина переговоры придется продолжать...
Однако продолжения не получилось. Разносящие блюда слуги вели себя странно: плелись нога за ногу и мрачно посматривали на гостей, а потом, когда пришло время зажигать свет, и вовсе испарились. Но света отчего-то все равно прибавилось, а еще стало довольно шумно, и Моран, осторожно выглянув из-за портьеры, понял, что крестьянский бунт не заставил себя ждать.
Толпа с факелами и мотыгами пока еще не была большой и не озлобилась до такой степени, чтобы бросаться в бой. Все эти уставшие люди просто хотели, чтобы им выдали на расправу тигра-людоеда, который снова пришел за их детьми. Большего они не требовали.
Охрана резиденции наиба пыталась увещевать их, теснила назад, но люди не желали уходить без своей добычи. Они просили мирно, что-то втолковывали своим же односельчанам в одинаковой белой форме стражи. А потом один из охранников, высокий улыбчивый парень, вдруг сорвал с себя шапку, бросил под ноги и начал ее топтать. Товарищи по службе взирали на него с немым изумлением. Парень указал рукой на толпу, потом начал что-то оживленно говорить приятелям. Неожиданно он сдернул с плеча винтовку и через ухоженные розовые кусты, через подстриженный рододендрон кинулся в сторону господского дома, будто собираясь расколотить прикладом стекло.
Моран отпрянул, хотя парень бежал вовсе не к тому окну, из которого он смотрел. Просто все обернулось еще хуже, чем он полагал. Люди Басудева взбунтовались. У людей Басудева было оружие. Они проходили подготовку в колониальных войсках, а может, у такого же отщепенца, как Моран, и разогнать их парой выстрелов удастся вряд ли.
— Нужно уходить! — крикнул он Мориарти и Судирману. — Узнайте у этого борова, где второй выход!
— Они уже бегут туда, — спокойно сказал Судирман на своем безупречном английском. — Видите, мимо дома? Они отлично знают, что мы попытаемся сделать в первую очередь.
— Проклятье, — зашипел Моран, а Басудев, побледнев от очередного приступа, схватился за свое приспособление для дыхания. Судирман тут же бросился к нему, стал на колени, чтобы прощупать и сосчитать пульс, а потом завозился, выворачивая нагрудные карманы в поисках нужных лекарств.
Мориарти крепко взял Морана за плечо.
— Выход один. Поднимайтесь на площадку и снимите парочку самых отчаянных. Лучше стрелять в головы.
— Трупы и кровь их не остановят, только раздразнят еще больше.
— Трупы и кровь — нет, а ваша меткость — вполне. Кто станет рисковать своими жизнями, пока у нас выгодное положение и есть патроны? Среди нас ведь лучший стрелок в Британской Индии. Доктор Судирман, бросьте это. Он все равно не жилец... лучше забаррикадируйте дверь.
В предложении Мориарти было здравое зерно. Моран зарядил все имеющиеся револьверы, разместил их в кобуре, за поясом, и поднялся на смотровую площадку, которая еще днем нагоняла на него тоску. Сейчас он чувствовал все что угодно, кроме скуки.

[Команда Рапира]

Внизу выламывали боковую дверь несколько крепких мужчин, остальные бунтовщики пока только размахивали факелами и галдели. Слышался звон стекла: это наконец-то дошла очередь и до прикладов. Судирман и Мориарти не продержатся долго, если эту стихию не остановить.
Моран лег грудью на ограждение, игнорируя вопящие от боли вены, и начал целиться. Сейчас бы ему пригодилось хорошо пристрелянное охотничье ружье, но искать что-то подобное среди арсенала наиба не было времени.
Вот на мушку попалась обмотанная белым голова пожилого мужчины, кажется, того самого конюха. Легкая мишень, которая не принесла бы много очков в тире или на военных стрельбах. Моран примерился, приготовился нажать на спусковой крючок — и едва не закричал, потому что проклятая рука начала знакомо дрожать. Он раз за разом пытался сделать выстрел, уже не в голову конюха, пусть, просто в толпу, но пальцы свело судорогой. Огни факелов плясали перед глазами, запах смолистого дерева, пакли, пота делался нестерпимым. Моран ощутил головокружение, тошноту, и вдруг понял, что на почти бесчувственной прежде левой щеке дергается жилка.
Это так напугало его, что он упал рядом с ограждением и обхватил проклятое лицо ладонями. Ему казалось, что лоскут кожи, принадлежавший Стэнли Уэлшу, вот-вот отделится от мышц и мяса, слезет кусочком змеиной кожи, оставляя в пальцах окровавленные ошметки. Нужна была суровая нитка, да... Суровая нитка, много водки, бинты... Нужно было сделать что-то, чтобы эта проклятая плоть осталась его.
Мориарти поднялся на площадку как раз в этот момент. Толпа уже основательно разъярилась, снизу полетели камни, поэтому он бросился к Морану, пригибаясь и закрывая голову руками.
— Вы ранены? — крикнул он с беспокойством. Привалился к мозаичной стене рядом с Мораном и торопливо его ощупал.
— Нет... Я нет... Не ранен. Просто не могу стрелять.
— Что? Как такое вообще возможно? — пробормотал Мориарти пораженно и зло.
— Вот оно, — Моран вытянул вперед руку с револьвером, и она заплясала, как у пьяницы. — Вот так это бывает. Я кое-что не рассказал вам. В тот раз перед пыткой меня не просто разоружили, они вырвали револьвер прямо у меня из пальцев, а потом еще и прошлись по ним, к счастью, не повредив. Но мое тело словно запомнила ту боль и ту опасность, и боль, которая последовала позже. Теперь так происходит всегда, когда надо мной нависает угроза жизни. Я не боюсь драки, но тело боится и не хочет вновь оказаться у того же дерева, в руках той же толпы, связанным и беспомощным.
— Вам следовало сказать мне раньше, — тихо прорычал Мориарти.
— Я надеялся, что это не повторится. По сути, я ведь избавился от последствий той пытки.
— Не от всех. Знаете что, Моран. Прекратите пускать слюни, как годовалый младенец, и делайте свое дело. Вы здесь, в конце концов, для этого.
— Ну конечно.
Моран вновь приподнялся над ограждением крыши. Прекрасный дворец наиба Нараяна горел. Пока занимались лишь хозяйственные пристройки, но не было никакого сомнения, что огонь перекинется дальше. Бунтовщики взялись за дело всерьез.
— Видите? — прижался к его уху рот Мориарти. — Теперь это уже не вопрос безопасности, а вопрос жизни и смерти. Если будут трупы, нам с вами, возможно, дадут уйти. Стреляйте же.
Моран оперся на левую руку, используя ее вместо сошки, но хитрость не помогла — пальцы свело намертво.
— Я не могу, — спокойно сообщил он. — Это не зависит от моего желания выбраться отсюда. Я просто не могу.
— О господи, Моран... Себастьян... — пробормотал Мориарти и накрыл его предплечье своей широкой рукой, словно пытаясь унять охватившую Морана дрожь. — Если нам не удастся выбраться отсюда, я хочу, чтобы вы знали вот что... Я всегда восхищался вами. Еще тогда, когда вы сидели передо мной в пустой аудитории и отвечали на вопросы, я смотрел на вас и думал, какое будущее вас ждет. Мне почему-то казалось, что это будет что-то необычное, захватывающее. И как же я, простой учитель, хотел тогда разделить с вами, почти офицером, это будущее. А стрельбы... Вы не знаете, но я посещал их до самого вашего отбытия в полк. Вы были невозможно юны, но на поле с мишенями вам уже тогда не было равных. Как же я завидовал вам. Как же восхищался вами, — он перевел дыхание и закончил торопливо, словно боялся не успеть договорить. — Я искал вас не только потому, что вас изуродовало огнем и вы были тем бесстрашным человеком, в котором я нуждался. Я искал юношу из аудитории с расчерченной формулами грифельной доской, я искал офицера, который без улыбки, без колебаний всаживал пули одну за одной в центр самой дальней мишени. Искал Себастьяна Морана, которого помнил всегда. Прошу, не подводите меня.
Он крепко и властно взял Морана за руку, держащую револьвер, поднес его кисть к губам и поцеловал намертво сжатые в судороге пальцы.
— Пожалуйста, сделайте это.
Потрясенный Моран, чувствуя, как в висках грохочет кровь, как в голове с каждым словом друга становится все меньше связных мыслей, как от того места, где кожи коснулись губы Мориарти, по его жилам растекается тепло, вновь вытянулся в струну, сжимая револьвер. Нужно было попытаться сделать хоть что-то, хотя бы для того, чтобы не размышлять над сказанным.
Он почти не целился, и все же человек в белом тюрбане, практически выломавший дверь, упал от первого же выстрела. Среди крестьян начала разгораться паника. Труп за ноги потащили куда-то в розовые кусты.
— Вот видите, Себастьян, видите! — зашептал ему в плечо Мориарти. Звук нового выстрела заглушил его слова.
Пришлось проделать еще пару дыр в головах нападавших, чтобы они поняли: с запертыми во дворце англичанами шутки плохи, и начали отступать, унося своих убитых. Раненых Моран не оставлял.
— Если они не увели всех лошадей, мы сможем уйти, — крикнул он Мориарти. — Вы выдержите еще одну дорогу верхом?
— Придется постараться. Вы видите Судирмана? Где он?
— Он был внизу.
Им пришлось миновать столовую в своем пути к выходу, так что они смогли вдоволь насмотреться на то, что осталось от доктора Судирмана и его друга.
Наиба Басудева Нараяна умертвили милосердно, задушив или просто оставив без его кислородного аппарата. Может, это даже сделал сам Судираман. Вельможа лежал в своем кресле, раздутый, огромный, посиневший, и в широко открытых глазах с лопнувшими венами плясали отблески пожара.
Судирман, очевидно, пытался бежать через окно, но бунтовщики втащили его обратно. Сильнее всего его, должно быть, ненавидели среди прислуги и охраны, потому что эти люди, в отличие от бедных крестьян, иногда становились свидетелями заключаемых им сделок на покупку живого товара.
Доктор лежал на полу, словно распятый, и вокруг него расползалась лужа темной крови, вытекавшей из множества колотых ран. Его не один и не два раза проткнули штыком, его кололи, вероятно, пока он не перестал подавать какие-либо признаки жизни. А потом ему, как и Морану больше полугода назад, «подпалили усы»: сожгли лицо пламенем смоляного факела. От жара стекла очков доктора растрескались и закоптились, но не выпали, и теперь труп смотрел в потолок почти осмысленными из-за игры света и тени глазами.
— Довольно жуткий конец, — на бегу прокомментировал Мориарти. — Его голову по обычаям даяков следовало бы отправить матери. Но пусть лучше пока ничего не знает о судьбе сына. Иначе нашлет здесь на всех свое дикарское проклятье.
— Довольно жуткий конец и для нас с вами. Столько жертв — и ради чего? Просто расследование начнется раньше, вот и все.
— Ошибаетесь, Моран, — Мориарти похлопал себя по груди, и под одеждой что-то приятно захрустело, как кипа бумаг. — Я заключил договор наследования — точнее, мне его передал Судирман, он, оказывается, был наследником Басудева и просто переписал эти бумаги на мое имя. Когда здесь все утихнет, мне достаточно будет прибыть в Кханджак с адвокатами и заплатить за установление подлинности документа.
— Стальная лихорадка продолжается? — насмешливо спросил Моран, пока они выбирались из горящего поместья. Пришлось выстрелить еще несколько раз: дважды в голову, один раз в корпус и один — в воздух, потому что крестьяне наконец-то образумились и кидались врассыпную от одного вида белого дьявола с пистолетами, но зато начинали красться следом.
— Стальная, опийная, хлопковая. Кханджак — золотое дно, я вам уже говорил. Кстати, от идеи переписать кое-что на вас я так и не отказался. Нужно закрепить отношения...
— Отношения, — хмыкнул Моран, наклонившись к шее лошади и похлопывая ее, чтобы шла спокойнее, не шарахалась от вспышек удаляющегося, но все еще опасного пламени. — То, что вы мне наговорили...
— Выдумка чистой воды, от первого до последнего слова, — Мориарти покачивался в седле, как мешок, но старался держаться с достоинством. — То есть вы блестящий военный, в этом нет никаких сомнений, но делить с вами свое будущее я не планировал никогда. Просто в работах некоторых физиологов дается указание на то, что при органических соматических расстройствах сильное потрясение способно...
— Не собирались? — едко протянул Моран, поймав его лошадь за уздечку и заставляя приноравливаться к шагу своей. — А придется, милый профессор. Деловые партнеры, не забывайте об этом.
— Вы довольно полезное приобретение, Себастьян. И в качестве друга вы куда лучше, чем в качестве врага. Так что постараюсь не забывать.
Звуки бунта наконец перестали преследовать их. Слышался только щебет пробуждающихся птиц, шум реки, в которую, как это бывает всегда, поутру сбросят убитых, мерный топот копыт. И Моран, до странности умиротворенный всем этим, чувствовал спокойную сытость, не приходившую к нему даже после самых горячих ночей с Латой. Только на поле боя с ним иной раз бывало что-то подобное.
Он поймал себя на том, что начинает насвистывать веселый гренадерский марш губами Стэнли Уэлша, которые не считает больше чужими.
И что вены на руках больше не ноют. И не колотится от боли жилка на виске.

[Sectumsempra.]

Боже мой! Фик по Ричи! и какой фик!!!!!!!!!
Просто потрясающе!

5/5

[Alves]

Отличный фик
Спасибо!

[Aquamarine_S]

Впечатляет. И занятно. Спасибо!
5/5

[Kiev_Gerika]

всегда были интересны вариации на тему первой встречи Мориарти и Морана. Ваша версия вполне жизненна.
5/5

[Cirtaly]

Очень красивая работа. Большое спасибо!
5/5

[eto-da]

очень-очень понравилось! редко с таким интересом читаю джен, но здесь такой сюжет - все время держит) Отлично написано - и мысли, и детали, и Индия. И прикольно вписан преслэш )))
5/5

[Рицу-рё]

Сюжет - выше всяких похвал, но исполнение...

примеры

Он медленно перенес кисть на пояс, положил пальцы на рукоять револьвера.

Нагнуться, выворачиваясь из захвата. Схватиться за пистолет.

Револьвер или все же пистолет?

...торчащая клочками борода, изуродованная щека, бугрящаяся шрамами, сожженное почти под корень ухо.

Ухо, под корень, гм.

Мориарти кратко обрисовал схему, по которой он работал уже несколько лет, со времен некоего замалчиваемого им события, после которого ему пришлось покинуть университет.
<...>
Так в его голове сложился план, при удачном исполнении которого он получил бы контроль над Басудевом Нараяном, тем самым больным правителем Кханджака, которого пользовал и которому был единственным другом доктор Судирман.

В доме, который построил Джек.

Я спотыкался весь текст (об открытие Суэцкого канала, бесконечных "который" и многоточия). Тем не менее, у вас замечательная Индия, потрясающий Моран, продуманная канва и я очень рад, что не бросил на середине, иначе никогда бы не узнал как всё круто в конце.

5/3

[*Zoi*]

великолепный рассказ! не уступает самому классику сэру Артуру! Автор,браво!)
Прекрасный Мориарти, и очень реалистичная индия,и ах,конечно же полковник -именно такой как надо))

[*Zoi*]

Рицу-рё, не удержусь от сравнения wtfcombat2014.diary.ru/p195431121.htm?oam#more1

[Рицу-рё]

*Zoi*,

оффтоп

вариант повеселее

[Sinnerm@n]

Уважаемый автор, а можно где-то скачать текст целиком?

[Alves]

В шапке же ссылки для скачивания в четырех форматах

[Sinnerm@n]

То ли с глазами беда, то ли их там раньше не было…
Энивэй, тхэнкс э лот

[espadas roperas]

Sinnerm@n, ваша правда - не было, добавили буквально недавно, но рады, что благодаря Alves вы узнали об этом раньше) Спасибо большое за интерес к тексту)

Sectumsempra., благодарю за отзыв и оценку! Текстов по Ричи всегда не хватает)))

Alves, спасибо! Автору ужасно приятно получить ваш отзыв.

Aquamarine_S, благодарю))) Надеюсь, фик действительно развлек)

Kiev_Gerika, спасибо!

всегда были интересны вариации на тему первой встречи Мориарти и Морана

Да, всегда интересно, что же все-таки случается с этими деревьями, которые вдруг обнаруживают какие-то уродливые отклонения от нормальности, и как эти двое в разных канонах находят друг друга.

Cirtaly, спасибо вам от всего сердца!

eto-da, ах, спасибо! Очень-очень порадовал ваш отзыв))) Особенно лестно, что несмотря на дженовость, текст удержал вас до конца. Ужасно лестно!

Рицу-рё, вас понял))) Да уж, автор не гениальный стилист и знает об этом, но приятно, что сюжет и развитие характеров вас порадовало. Спасибо, что не бросили)
А текст постараюсь причесать после игры и благодарю за указание на недочеты.

*Zoi*, спасибо! Мне конечно далеко до АКД, но всегда приятно порадовать читателя) За ссылки офтопом вам и Рицу-рё огромное спасибо, очень повеселили и подняли настроение.

[Sinnerm@n]

Я очень люблю мормор. И очень люблю читать разные версии первых встреч. Будь то кидфики или, как в вашем исполнении, знакомство в зрелом возрасте. Согласен с одним из отозвавшихся про небольшие спотыкашки и повторы, но сама история захватила и не отпускала до самого конца. Немного засомневался над количеством шрамов (шрам рядом с ухом видно, а возле носа нет? Вроде ж ему поллица подпалили и кожу приживляли, соответственно, так же.) Еще один момент - к сожалению, лишь у единиц обоняние развито столь сильно, что позволяет проснуться от запаха. Этим объясняется такое большое число жертв, умерших при пожарах, случившихся ночью. Большинство задыхается во сне, так и не проснувшись. Но мы будем верить, что экстраординарный профессор Мориарти экстраординарен и в этом и обладает сверх чутким обонянием.
Спасибо вам за красочную и зазватывающую историю, автор!
5/4

[Taala]

О, какой Моран!
5/5

[Ленивый скунс]

Потрясающая работа! Спасибо.
5/5

[espadas roperas]

Sinnerm@n, благодарю вас за отзыв и оценку! С количеством шрамов действительно дело темное, в процессе написания казалось ясным, как все это выглядит, но, видимо, они все-таки классически расползлись по всему лицу. Изначально ориентировалась на вот такое (осторожно, неаппетитно!) положение вещей, плюс вот такой вариант (не загримировано ухо). Но как именно приживляется кожа, увы, не определилась. Буду переписывать после игры - уточню этот момент. Спасибо!
Про обоняние - тут все-таки мысли Морана, а Моран лучше разбирается в животных, чем людях. Сам же Мориарти проснулся скорее от ощущения присутствия другого человека, чем от запаха.

Спасибо вам огромное за вдумчивое чтение и ценные замечания!

Taala, вы оценили! Спасибо, люблю его!

Ленивый скунс, благодарю вас! Ужасно приятно, что работа понравилась.

[Клевер]

5/5

[Alves]

5/5

[Vedma_Natka]

Великолепная история, спасибо и браво!

[espadas roperas]

Клевер, Alves, благодарю за оценки!

Vedma_Natka, спасибо большое! Очень-очень приятно, что текст вам понравился)

[Afinaa]

5/5

Стиль написания очень напомнил Лермонтова.
Прекрасно читается и держит до самого конца в напряжении. Концовка продуманная. Превосходно, автор!!!

[Сусуватари]

Увлекательно вы про Индию!
Так странно - одна женщина (всего) и запомнилась, один как бы друг, одн наниматель-покупатель, но для сюжета ведь этого хватит?
Насчет пересадки такого большого количества кожи(площади) от другого донора - не верю, не бывает. Но - пусть(в конце концов, чего не выделывают с литературными персонажами). Но Мориарти.. вмиг произносящий практически страстное дамское признание(куда там "Письма незнакомки"!), то вмиг обрывающий малейшие поползновения на "скажи , мой друг, что дальше" - это шедевр!
Сюжет закручен отменно, поведение персонажей - шикарное, не разочарована.Какой класс!
5/5

[whisky & soda]

Спасибо, дорогой автор, за такую крайне любопытную историю. Увы, у меня не получилось подружиться с текстом с первого раза (он казался тяжелым и неповоротливым, что, впрочем, отлично послужило для передачи атмосферы истории с ее неизменной духотой, от которой страдал Мориарти, и хорошо оттенило описанные ужасы, о которых рассказывается спокойно и реалистично, от чего содрогаешься), зато возвращение к нему было славным.
У вас получились интересные Моран с Мориарти. Сравнение с тигром-людоедом было особенно прекрасным. А сама интрига цепляет и, как положено, заставляет гадать о возможных путях разрешении ситуации.
Хорошая предыстория. Спасибо.

[Sherlock]

Очень увлекательная история и интересные герои.
Мориарти прекрасен абсолютно!))

5/5